Перстень Левеншельдов (сборник) - Страница 99

— Друзья! Я спрашивал Бога, отчего мне досталась столь горькая участь?

— Ах, замолчи, Леннарт, не время читать проповеди! — прорычал Бееренкройц.

— Не мешай ему, — перебил его Синтрам. — Он так складно говорит.

— Я спрашивал и не мог этого уразуметь. Но теперь я понял. Господь хотел, чтобы я понял, какие верные у меня друзья. Друзья, которые провожают меня домой, чтобы увидеть, как я обрадуюсь встрече с женой, как обрадуется моя жена. Ведь она ждет меня. Что значат пять лет страданий в сравнении с этой встречей!

Но тут в дверь забарабанили твердые кулаки. Кавалерам было недосуг слушать его разглагольствования.

За дверью послышались шаги. Проснувшиеся служанки глянули в окно. Они наспех набросили одежду, но открыть дверь пьяной ораве не решались. Наконец изнутри отодвинули засов. В дверях показалась сама капитанша.

— Что вам надо? — спросила она.

— Мы привезли твоего мужа, — ответил Бееренкройц. Они вытолкнули капитана вперед, и он нетвердой походкой пошел к ней, пьяный, с размалеванным под бандита лицом. А за ним, пошатываясь, стояла целая орава одуревших от вина людей. Она отступила на шаг, а капитан продолжал идти к ней с распростертыми объятиями.

— Ты уехал из дома вором, — воскликнула она, — а возвращаешься пьяным бродягой! — С этими словами она собралась захлопнуть дверь.

Он не понял ее и хотел войти в дом, но она толкнула его в грудь.

— Уж не думаешь ли ты, что я позволю такому, как ты, стать хозяином моего дома, отцом моих детей?

Дверь захлопнулась, щелкнул засов.

Капитан Леннарт бросился к двери и стал трясти ее.

И тут кавалеры не могли удержаться от смеха. Он был так уверен, что жена его ждет, а она его и знать не хочет. Вот потеха.

Услышав их смех, капитан бросился на них с кулаками. Они побежали прочь и поспешили усесться в экипажи. Он было погнался за ними, но споткнулся о камень и упал навзничь. Потом поднялся на ноги, но не стал больше их преследовать. Внезапно он понял, что все в мире случается по воле Божьей.

— Куда ты поведешь меня? — спросил он в смятении. — Ведь я пушинка, гонимая твоим дуновением. Я лишь мячик в твоей руке. Куда ты забросишь меня? Отчего ты запираешь передо мной двери моего дома?

И он побрел прочь от своего дома, решив, что такова воля Божья.

Когда взошло солнце, он стоял на вершине холма Брубю и смотрел на лежавшую перед ним долину. Ах, бедные обитатели этой долины, не ведали они тогда, что их спаситель идет к ним. Ни один бедняк, ни один горемыка не украсил дверь своей лачуги венками из увядших брусничных листьев. Никто не усыпал пороги, которые он скоро должен был переступить, лепестками душистой лаванды и полевыми цветами. Матери не поднимали на руках детей, чтобы показать им его, идущего к ним. Убогие хижины не были празднично прибраны, и душистые ветки можжевельника не прикрывали черные от копоти очаги. Крестьяне не трудились усердно на полях, чтобы прилежно возделанное поле и ровные межи радовали его взор.

Увы, с высоты холма его удрученному взору предстали выжженные засухой поля, погубленный урожай; он увидел, что люди вовсе не спешили помочь земле готовиться к новому урожаю. Он глянул в сторону синих гор и в ярком свете утреннего солнца увидел рыжие пятна — пространства, выжженные лесным пожаром. Вдоль дорог он увидел полузасохшие от зноя березы. Представшая перед его глазами картина, множество, казалось бы, незнакомых признаков: запах браги, поваленные изгороди, ничтожное количество заготовленных дров — говорило о том, что люди обленились, опустились, обнищали и искали забвения в вине.

Быть может, для него было благом увидеть все это. Ведь ему не суждено было любоваться зеленеющими всходами на собственном поле, следить за гаснущими углями своего очага, гладить мягкие ладони своих детей, видеть рядом благочестивую жену, свою опору и друга. Быть может, его сердцу, исполненному скорби, было благом узнать, что есть на свете и другие страждущие, бедняки, которым он мог бы принести утешение. Быть может, ему было благом понять, что в это тяжелое время, когда засуха и неурожай вконец разорили и без того бедных крестьян, те, кому выпал счастливый жребий, лишь усугубляют их бедственное положение.

Леннарт стоял на вершине холма и думал о том, что он еще может послужить Господу.

Надобно сказать, что кавалеры так и не поняли, что их поступок привел к столь жестокому обращению капитанши с мужем. Синтрам же предпочел молчать. Люди в округе осуждали гордячку жену, которая отказалась принять такого достойного человека. Рассказывали, что она резко обрывала каждого, кто пытался заговорить с ней о муже. Она имени его слышать не желала. А капитан Леннарт не предпринимал ничего, чтобы оправдаться в ее глазах.

И вот что случилось на следующий день.

В деревне Хегербергсбюн лежит один крестьянин на смертном одре. Он уже принял святое причастие, силы его истощились, смерть близка. Готовясь к долгой дороге в вечность, он мечется, велит то перенести его постель из кухни, то назад в кухню. Смятение духа говорит более красноречиво, чем хрипы в груди и потухший взор, о том, что конец близок.

Вокруг него собрались жена, дети и слуги. Он был счастлив, богат и уважаем всеми. В смертный час близкие его не покинули. Его не окружают чужие люди, нетерпеливо ожидающие его смерти. Старик рассказывает о себе так, словно он уже предстал пред ликом Божьим, а окружающие, непрестанно вздыхая, подтверждают, что слова его — истинная правда.

— Я всю свою жизнь трудился не покладая рук и был хорошим хозяином, — говорит он. — Любил жену, как свою правую руку. Поучал и пестовал детей своих. Я не пил вина. Не переносил межевых столбов. Не загоняя лошадей на подъеме в гору. В зимнюю пору не морил голодом коров. Стриг вовремя овец, не давал им мучиться от зноя.